Нет ничего более практичного, чем хорошая теория
(А.Эйнштейн)
Расследование обстоятельств трагической гибели российских миротворцев в августе 2008 года, столь мастерски проведенное А.Илларионовым, оказалось, при ближайшем рассмотрении, чем-то гораздо бОльшим, чем обычное кропотливое расследование убийства, предательства и провокации. Это расследование оказалось удивительным инструментом, при помощи которого можно взглянуть на современную российскую действительность под новым, на первый взгляд неожиданным, ракурсом. Да и обсуждение гостями блога тоже дает богатую пищу для самых разнообразных выводов, которые, подчас, отнюдь не лежат на поверхности. Мое внимание привлек вот этот отклик (автор дал на него ссылку в своем комментарии): это — взгляд на то, что произошло с миротворцами и с теми, кто их убил или послал на смерть, с точки зрения христианской морали. Очень советую прочесть этот небольшой материал, он послужит своего рода первой ступенькой к тому, о чем собираюсь говорить я.
Я — ни в коей мере не отрицая справедливости всего того, что высказано автором текста "Солдатская совесть" — хочу несколько расширить те рамки, в которых мы рассматриваем эпизод гибели миротворцев. Хочу попробовать сделать это той каплей воды, по которой, если верить Конан Дойлю, мыслящий человек может догадаться о существовании целого океана. Иначе говоря, мне показалось чрезвычайно важным рассмотреть этот эпизод с точки зрения того, как он выглядит в контексте современного российского общества, и какие выводы можно сделать об обществе, в котором подобное возможно в принципе.
Дело в том, что этот эпизод — не просто очередная операция российских спецслужб, хотя в их числе есть и такие, которые могли бы послужить не худшим примером для моих рассуждений. Но раз уж так сложилось, продолжим работать именно с этой каплей воды, и ни с какой другой. Тем более, что она демонстрирует нарушение одного из самых древних (гораздо более древних, чем христианские ценности) и самых мощных табу, когда-либо действовавших в человеческом обществе: запрет братоубийства. Воины, отправлявшиеся вместе в поход, издревле, еще с догосударственных времен, десятки тысяч лет назад, считались побратимами, а убийство побратима каралось в традиционных обществах едва ли не страшнее, чем убийство родного кровного брата. Это, кстати, интересный момент, на который стОит обратить внимание: побратимство считалось более священным, чем узы крови, поскольку налагалось на себя сознательно, перед лицом богов, и узы, связывавшие побратимов, считались, следовательно, более прочными . Следы этого сохранились в коллективном бессознательном в той форме, что во всех армиях самым страшным воинским преступлением всегда считалось убийство товарища. Более страшным — практически немыслимым — преступным деянием было лишь убийство командира (в традиционных культурах приравниваемое к отцеубийству, что также сохранилось в сознании современного человека в виде весьма стойкого архетипа).
Частично именно этим и объясняется трудность, с которой расследование А.Илларионова воспринимается многими читателями его блога (я не зря сказала, что обсуждение тоже дало мне серьезную пищу для размышлений). Читателям, даже тем, кто вполне готов был признать наличие российской провокации, пришлось преодолевать совершенно новый психологический барьер: теперь им пришлось признать, также, что в лагере миротворцев произошло именно то, что в коллективном бессознательном прочно закреплено как "братоубийство". У многих это вызвало либо полное отторжение ("теория заговора, нонсенс!"), либо, фигурально выражаясь, рвотный рефлекс и отвращение (что есть другая форма отторжения, поскольку в таком состоянии тоже никакого осознания происшедшего не случается), либо острую враждебность. По большей же части публика, прочитавшая эти тексты, находится в шоке, причину которого она, порой, даже не может себе объяснить. Перед ними разверзается страшная моральная бездна: картина общества, в котором специально выращиваются и тренируются моральные монстры-братоубийцы, которых впоследствии тоже кто-то пристреливает для сохранения тайны содеянного.
Собственно именно это и подводит меня непосредственно к теме моего поста. А именно — к тому, каким же образом было создано современное российское общество, в котором подобное возможно, какова его преемственность по отношению к советскому, и в чем состоит истинная "уникальность" российского пути на протяжении последних без малого ста лет. Вообще-то историки чрезвычайно не любят слова "уникальный", и правильно делают: история — наука закономерностей, а не исключений. И, тем не менее, таковые случаются. Я убеждена, что все те, кто пытается осмыслить социальные процессы, происходящие в настоящее время в России, имеют дело именно с таким исключением. Именно этим, в частности, можно объяснить и то, почему никакие, казалось бы, испытанные временем политические и социальные рецепты в современной России не работают. Именно об это разбиваются все теории: об уникальность ситуации, об отсутствие прецедента.
Я уже говорила обо многом из того, к чему сейчас придется вернутся еще раз. Кое-какие повторы — увы — неизбежны, поскольку кое-что требует уточнения и дополнения. Кроме того, как показало обсуждение трагедии миротворцев (и обсуждение моих предыдущих текстов на эту тему), многим непросто принять как сами эти рассуждения, так и выводы из них. Для многих это — крайне эмоциональный сюжет, Да и то сказать, когда я осознала, на что замахиваюсь, пару дней я вообще не могла сдвинуть этот текст с места. Но, как говорила моя бабушка, глаза боятся — руки делают. Попробуем сформулировать историческую парадигму развития России за последние сто лет и рассмотреть результат этого развития.
Конец света в одной, отдельно взятой стране.
Корни современного российского общества уходят, разумеется в 1917 год. Да, приходится снова и снова возвращаться к этому моменту, когда, выражаясь словами Салтыкова-Щедрина, "история прекратила течение свое" (с). В 1917 году к политической власти в России — впервые в истории человечества (если не считать Гаити в 1804 г.) — в массовом порядке пришли изгои общества, то есть те, кто не мог нормально функционировать в своей социальной среде, и кто был из нее, как правило, вышвырнут за полной непригодностью и неспособностью. Это был тот случай, когда оказались востребованы именно те, от кого в стабильном, нормальном обществе шарахались как от преступников, психически неуравновешенных или просто патологически асоциальных типов. Я, имея к тому серьезные основания, охарактеризовала этих людей как "касту палачей" и достаточно подробно писала об этом, а потому сейчас позволю себе лишь уточнить некоторые детали и пояснить то, что в предыдущих постах, возможно, осталось вне главного фокуса.
Во-первых, мне пытались возражать с позиций генетики и современной психологии, указывая на то, что, во-первых, далеко не всегда дети преступников становятся преступниками, а, во-вторых, при определенных условиях практически любой человек оказывается способен на жестокость, насилие и тому подобные проявления девиантного поведения. Что ж, видимо, этот вопрос действительно нужно рассмотреть отдельно, прежде, чем приступать к историческим экскурсам.
Генетика тут действительно причем лишь отчасти. Да, внук наркомана или алкоголика, разумеется, имеет более высокий риск стать алкоголиком или наркоманом. С этим спорить вряд ли можно. Необходимо, также, учитывать воздействие социальной среды: ребенок, выросший в криминальной семье, с гораздо бОльшей вероятностью пойдет в жизни тем же путем. И, действительно, психологические эксперименты, поставленные на волонтерах, показали, что большинство людей, будучи поставлены в жесткие условия, потенциально могут проявлять к другим людям крайню жестокость, агрессию и насилие. Причем разброс здесь достаточно широкий: кому-то для проявления жестокости требуется совсем небольшой толчок, а кто-то сопротивляется до последнего, и проявляет жестокость только в ситуации крайнего стресса или опасности для себя. Но — и это чрезвычайно важно! — этим широким спектром вариантов не описывается вся человеческая популяция. Есть определенный процент людей (он примерно стабилен для всего человечества) которых нельзя заставить совершить насильственный акт ни при каких условиях. Они просто не в состоянии совершить убийство, мучить живые существа и т.п., какое бы давление на них ни оказывали и в какой бы опасности они себя в связи с этим ни ощущали. Условно говоря, в каждом человеческом обществе существует, скажем 5% таких "ангелов". Примерно такой же процент в каждом человеческом обществе отводится людям абсолютно противоположного склада: тем, для кого жестокость и насилие — естественное состояние, кому не требуется никаких стимулов для того, чтобы убить, причинить боль или совершить любое другое насильственное действие. Именно между этими двумя стабильными полюсами — условных "ангелов" и "демонов" в человеческом образе и располагается вся остальная шкала человеческих типов разного уровня способности и склонности к насилию. В стратифицированных обществах такие крайности — своего рода исключения из остальной человеческой среды — как правило, они выделялись на общем фоне, независимо от того, к какой социальной группе они принадлежали от рождения. Условные "ангелы", как правило, избирали путь религиозного или иного духовного служения, в зависимости от того, что было доступно, и становились — в той или иной форме — моральными и нравственными наставниками. Истории о том, как, "почувствовав призвание", уходили в монастыри, принимали духовные звания, становились отшельниками и т.п. аристократы, купцы, крестьяне или ремесленники, довольно широко известны. Истории подобного рода были не часты, но они случались во всех социальных слоях: от правящих до самых низших.
Точно так же, на все социальные страты распространялся и противоположный феномен: существуют рассказы о "безнравственных чудовищах", прирожденных убийцах и насильниках, родившихся в самых различных семьях: от изгоев общества до высшей аристократии. Надо признать, что в этих случаях здоровая социальная среда реагировала на них примерно так же, как здоровый организм — на внедрение в него инородного тела: она стремилась изолировать и нейтрализовать подобные явления, а по возможности — вытолкнуть их совсем за пределы социального организма. Учреждения перитенциарной системы с одной стороны и банды разбойников, воровские притоны и прочие социальные "язвы" (название отнюдь не случайно!) — с другой стороны — это, если продолжить неаппетитную физиологическую метафору, тот гной, который неизбежно образовывался в процессе борьбы социума с патологическими девиантами и теми, кто был им близок по психическому складу. Не зависимо от того, насколько привилегированной была та страта, в которой родился условный "демон", рано или поздно он выбрасывался из этой среды и оказывался — так или иначе — среди "парий общества".
Таким образом, в здоровом, нормально функционирующем социуме оба крайних полюса "шкалы насильственной девиантности" имели вполне определенный способ самореализации: условные "ангелы", как правило, тяготели к тому, чтобы стать духовными учителями в той или иной форме, а условные "демоны" тем или иным способом выталкивались из социума в пространство буквально "вне закона", вне социального организма, тем самым сохраняя способность этого организма нормально продолжать свою жизнедеятельность.
Подавляющее большинство остальных членов стратифицированного общества оставались в пределах того социального слоя, в котором они родились: если их социальное положение и менялось как-то в течение жизни, то, как правило, не радикально, оставляя их в пределах "родной" страты: можно было сделать карьеру, добиться успеха, можно было "скатиться вниз", но все это — более менее в ограниченных социумом пределах. В традиционном обществе для того, чтобы резко подняться вверх, требовались героические усилия, для того, чтобы полностью "выпасть из жизни" — из ряда вон выходящее беспутство. Стабильность была достаточно высокой. Встроенные механизмы социального контроля, как правило, выкидывали условного "демона" из высших социальных слоев, даже если ему и удавалось каким-то образом там оказаться (родившись там, или внезапно разбогатев, или через брак).
Таковы были правила функционирования социума с самого момента его возникновения и — с поправкой на возникновение социального расслоения, а потом и государства — таковыми они остались в подавлеющем большинстве исторически известных обществ до сих пор. Исключения чрезвычайно малочисленны, если не сказать — уникальны. К сожалению, Россия в 1917 году оказалась именно таким исключением, историческим уникумом. Российский социум был насильственно вырван из контекста законов мирового развития и превращен в социальный эксперимент беспрецедентного масштаба. Об СССР много говорили как о "социальном эксперименте", но никто и никогда не отдавал себе отчета, в чем именно этот эксперимент заключался.
Начиная с 1917 года пришедшая в Росси к власти "каста палачей" сделала сознательную ставку на то, чтобы и впредь правящая элита страны формировалась из того, что в здоровом социуме является "отбросами общества": из людей, которым не требовалось никаких дополнительных стимулов для того, чтобы совершать акты насилия. Начавшись в 1917 году, эта политика была последовательно продолжена и впоследствии: советские элиты частично формировались по принципу кровного родства и через браки, а частично (и по мере братоубийственных — во всех смыслах этого слова) "чисток" — за счет новых кадров, часто вербовавшихся из откровенно криминальных слоев. В каждом поколении были свои "подонки" (часть из них — наследственные), и в каждом поколении именно они имели наибольший шанс для головкружительной карьеры. Именно они были востребованы в первую очередь. Они же — если исключить моменты все тех же "чисток" — имели наибольший шанс на воспроизводство и процветание своего потомства.
То, что у власти в СССР — на всех ее уровнях — регулярно оказывались "подлецы и подхалимы" не было случайностью: это было сознательной политикой. Активные девианты, способные и желающие творить насилие над другими, подыскивали себе сообщников и подручных, способных следовать за ними, не рассуждая и не задавая никаких вопросов. Таким образом создавалась властная пирамида, где на верху неизбежно оказывались условные "демоны", люди приверженные насилию как способу жизни, а следующим звеном, исполнителями (поскольку истинных девиантов в любом обществе все—таки не так уж и много) — люди с разрушенными моральными и нравственными представлениями, ни имеющие собственного мнения и способности принимать самостоятельные решения. К власти пришла не "кухарка" из пословицы, и не "рабочие и крестьяне" из лозунга. К власти пришли те, кто по своему психическому складу не умел и не желал работать, воспринимал любой труд как унизительное и обременительное занятие и стремился получить власть и материальные блага путем обмана и прямого насилия.
Подобное положение вещей находилось в кричащем противоречии с коллективным бессознательным и со всеми традиционными архетипами человеческого поведения и самосознания. Коллективное бессознательное продолжало воспринимать новую элиту как тех, кем они, собственно, и были — как извергов рода человеческого. Общество, где элиты воспринимаются таким образом, долго существовать не может, и, следовательно, было необходимо найти новые способы сохранения социальной стабильности. Такой способ был найден сразу же после революции и в ходе Гражданской войны: массированное, беспрецедентное, практически тотальное применение насилия невиданного ранее уровня. Именно тогда "героями" начали провозглашаться те, кто предавал (и обрекал на смерть) своих родителей, братьев, родственников. Все помнят Павлика Морозова? Его образ дожил до 70х годов, когда по его поводу уже позволялось призадумываться. А таких новопровозглашенных "героев" было множество: героическими деяниями провозглашалось все то, что для нормального человеческого общества было непредставимым и чудовищным.
Россия сознательно была "выломана" из общего мирового процесса социального и исторического развития, и на этой почве был создан изоляционистский миф, который должен был обеспечить полную "закрытость" системы. Совершенно естественно, что достаточное давление и достаточно высокий уровень насилия для того, чтобы подавить самые базовые представления большинства людей о том, "что такое хорошо и что такое плохо" можно было поддерживать только в такой, замкнутой системе. Такая же замкнутость требовалась для обеспечения преемственности принципа отбора элит (советские элиты были наследственными по многим параметрам, но и принцип отбора нового поколения играл решающее значение).
Собственно, этот текст уже практически достиг предела допустимого объема в ЖЖ, а до практики мы так еще и не дошли. Значит, продолжим в следующий раз, а тут , напоследок — краткое теоретическое резюме:
Последствия прихода к власти касты палачей:
1. Насилие превратилось в основной (доминирующий) принцип функционирования общества . Для того, чтобы это выглядело естественно, для подавления сопротивления коллективного бессознательного, официальная идеология романтизировала насилие во всех его формах: от Гражданской войны до "подвигов чекистов", до брато— и отце— убийств и даже до уголовной среды. Это нашло свое заметное отражение и в "советском фольклоре" и в сленге, и в литературе и прочих искусствах.
2. Несмотря на официоз и лозунги, было установлено и поощрялось отношение к труду как к позорному и презренному занятию. Ограбление других (см. п. 1, "Насилие") становилось фактически поощряемым и основным источником материальных благ. Здесь присутствовал весь спектр — от жульничества до доносительства на соседей и близких, и до прямого бандитизма. Немного забегая вперед — апофеозом этого принципа станет беспрецедентное ограбление народа в ходе "реформ" ЕГ, но об этом — потом.
3. Пополнение правящей "касты палачей" происходило либо через кровные/брачные узы, либо из числа все тех же условных "демонов". Как уже отмечалось, одновременно шла постепенная романтизация спецслужб, уголовщины, "особости" советского общества, воспевание изоляционизма и создание для всех этих явлений соответствующих "легенд", мифов.
4. Начиная с 1917 года на территории бывшей Российской Империи происходила постоянная и целенаправленная ликвидация зарождающегося гражданского общества: как через устранение потенциальных лидеров такового и любых возможностей для самоорганизации граждан так и путем насаждения своей идеологии, о которой уже говорилось.
(Продолжение следует)
! Орфография и стилистика автора сохранены
