Как ни странно это звучит, детей в мире заметили не так уж давно. Чем дальше мы заглядываем в древность, тем меньше в мировой культуре детей, во всяком случае маленьких. Дети в жизни взрослых, во всяком случае отцов, появлялись, когда уже подрастали — и с ними вместе можно было пахать землю, охотиться или отправляться на войну, а дочек — выдавать замуж, зачем они еще нужны?
Фараон Сети I назначил своего сына соправителем, когда тому исполнилось четырнадцать лет. Позже мальчик станет великим Рамзесом II. Замечал ли его отец, пока он был маленьким? Мы не знаем. Есть изображение Сети и Рамзеса, вместе совершающих какой-то обряд, но нет изображения Сети с маленьким сыном. Единственный фараон, отошедший от канона и позволивший изображать себя с маленькими дочками, был Эхнатон, — но он вообще перекроил всю жизнь в Египте так, как не делали ни до, ни после него.
Как ни печально это говорить, но такое поведение вполне объяснимо. При том уровне детской смертности, который существовал в течение многих веков, срабатывали защитные рефлексы — невозможно было прикипеть душой к каждому ребенку (а их ведь и рождалось куда больше, чем сегодня), при том, что с большой степенью вероятности он мог не дожить до взрослого возраста.
Соответственно, младенец по представлениям древних, да и не очень древних людей — это вообще еще не человек. В разных частях мира — у викингов, или у индийцев — не считалось преступлением выбросить "лишнего" ребенка (особенно, если это девочка) — он же еще совсем маленький, у него даже имени нет (а имена, кстати, часто давали довольно поздно, только когда становилось ясно, что человечек все-таки удержался на этой земле).
Если удержался, то что дальше? Все равно лет до семи им будет заниматься только мать — мужчинам нет дела до такой мелюзги, а потом уже надо быстро готовить ко взрослой жизни, значит, девочки будут учиться тому, что пригодится им, а мальчики тому, что понадобится им. Вернее, не учиться, а просто повторять за взрослыми — и быстро взрослеть. Никаких глупостей, вроде переходного возраста.
Представления о том, что дети — это просто недоделанные взрослые, держалось очень долго. Как странно выглядят дети на средневековых картинах и даже, на портретах XVII–XVIII века — словно маленькие старички. Надо было как можно скорее сделать так, чтобы ребенок оказался в вертикальном положении — и хоть немного стал напоминать "человека". Отсюда — тугое-тугое пеленание, ходунки, а потом, как только встал на ноги, — спрос как со взрослого, еда как у взрослого.
То, что у ребенка может быть свой особый мир, человечеству возвестил Жан-Жак Руссо, тот самый Жан-Жак, который сдал собственных детей в приют, чтобы не мешали ему трудиться. Но зато написал "Эмиля" — и вдруг все осознали, что дети вообще-то очень хорошие существа, и надо не сечь их постоянно, подавляя природную склонность к греху, а наоборот, позволить этим цветочкам распуститься и свободно расти, только чуть-чуть направляя их.
Конечно, в XIX веке еще считалось, что "дети должны быть видны, но не слышны" — но старые представления уже сдавали свои позиции. И вот уже появился маленький Дэвид Копперфильд и его бабушка, и Козетта, которой было так холодно и страшно идти зимой за водой, пока не пришел Жан Вальжан и не увел ее с собой, и Неточка Незванова, и Николенька Иртеньев — и еще множество детей и подростков, у которых, как оказалось, был свой внутренний мир, свои переживания и радости, страдания и успехи. И с тех пор мы про это знаем и любим своих деток, и сердимся на них, конечно, и ссоримся с ними, а потом миримся, и обнимаемся, и защищаем — не только в день защиты детей, но и во все остальные дни.
! Орфография и стилистика автора сохранены
