Возьмёмся за неблагодарное. Поищем блох. Блох будем искать у редкого в наших палестинах животного по имени радость. Этот зверь, который редок у нас, да редок и везде, потому как голубоглаз и прекрасен.
Представим, есть организм, давно больной, такой больной, что уже ни на что не реагирует. И есть подозрение, что он либо умер-шумер, либо у него гангрена мозга. И всего остального. Не стоит и не стОит. Что с ним не далай, ни звука тебе, ни жеста. Его ворочают с боку на бок, чтобы не было пролежней. Но он как бы в тупом анабиозе, дышит вроде, но реакций ноль: его можно вести в каталке, в инвалидном кресле, можно показывать по ящику, раскрашивая как угодно. Молчит, гад, как спящая царевна в хрустале.
Но вот какой-то мен из посетителей кольнул его невзначай булавкой, и он как двинет ногой, как даст пендаль хаму-санитару, как пошлёт на три буквы врача-садиста, что все окружающие в аплодисментах тонут томно, как прима в цветах. Боже, радость-то какая, жив, курилка, жив, подлец!
Это все наша радость, которую подарили юные и молодые, продемонстрировав, что мелко видят нашу суровую, как веревка, власть, и боятся ее меньше, куда меньше, чем можно было подозревать.
И эта демонстрация - важный общественный финт. Заставить двигаться то, что, по нашим мрачным прогнозам, давно онемело, сгнило и отмерло, - огромный психотерапевтический успех. И мы знаем того человека, который вколол булавку, он на пятнадцати сутках парится.
Это уже история: жив, жив, пациент, скорее, жив, чем мертв. И мы среди тех, у кого от лицезрения этого воскрешения Лазаря, потеплело чуток в груди. Это - праздник, как столица эмигрантской Франции, навсегда.
Все остальное лучше, быть может, не говорить, радости это не добавит, но раз решили искать блох, значит, блохи в кадре. По крайней мере, одна, давно подкованная.
Дальше только очевидное, без инсинуаций. Никаких разговоров, что вколовший булавку - агент больницы, то есть Кремля. Нам не нужны предположения, да они сейчас и не имеют значения. Только факты.
На антикоррупционный марш в России вышли те, для кого авторитет, риторика и ценности вколовшего булавку привлекательны. Они в каком-то смысле его олицетворение. Они, конечно, больше, разнообразнее и сложнее его, но именно его слово разбудило Герцена в конце мартобря.
Герцен проснулся на слове коррупция, Димон - вор, Путин - вор, вокруг одни воры. Адепты радости говорят о жажде справедливости, об ощущении застрявших на последнем этаже социальных лифтах, об отсутствии перспективы и желании социальных перемен. Пожмём адептам лапу, друг.
Мрачные пессимисты, говорят, что самое частое в российском социуме чувство - это зависть. Пусть у меня не будет глаза, лишь бы сосед ослеп.
Зависть - и есть чувство справедливости. Можно петь по утрам в клозете, можно делать зарядку в кальсонах. Жизнь лезет через забор, как сирень.
И многие скажут, что если эта зависть разрушит и развеет по ветвям путинский мрак, пожмём руку сеятелям пустынным, вышедшим до зари: нет сил терпеть, разворошите, дети, этот гнилой скворечник.
Адепт скажет: но ведь никто не запретит им меняться, взрослеть и сыграть быструю гамму от "Путин - вор" до "Россия - страна воров"? Не в том смысле, что все воры, воры - только те, что уже украли. Но Россия - сама вор, она крадет, крала и, боимся мы, будет красть и дальше.
Булавкой стало Димон - вор (расширенное до "Путин - вор"), но если бы хоть петитом в самом низу, на подоле было приписано "Россия - вор, отдай Крым, верни украденное", менты долго искали бы солидарных по переходам метро, и нашли бы парочку, целующихся на набережной, боюсь, не больше.
Расти от "Путин - вор"до "Россия - вор" формально можно, но это примерно как заблудившемуся трамваю сойти с рельсов на повороте и взлететь в воздух над небом золотым. Очень разные регистры, разные инструменты, как стена и зеркало. На стене можно написать, что угодно: Путин - вор, Димон - вор, Кремль и вся кремлядь погрязла в воровстве, как пруд в зеленой тине. А зеркало тихо говорит: и ты - вор. Не они украли, а я украл.
Это вам не бутерброд, это вам не яблоко, это не просто смелость сказать: как вы нас достали, воры проклятые. И выйти из анабиоза длиной тридцать три года, три месяца и три дня на волшебном слове "крадут". Это совсем другой уровень социальной рефлексии, которого нет у вколовшего булавку, нет (или очень мало) у тех, кого он разбудил.+
Адепт скажет: главное - разворошить осиное гнездо. Разрушить до основания, а затем посмотрим.
Разворошить - большое дело, терпеть эту гангрену и ждать, что она пройдёт, как с майских яблонь дым, нету мочи, нету сил. Но без отражения в зеркале: я и украл, мы и украли, мы и есть воры, боюсь, что трамвай не взлетит. А наша свобода - как бы только оттуда бьющий свет.
! Орфография и стилистика автора сохранены
