Борис Стомахин известен в оппозиционной среде своими крайне резкими высказываниями, за которые уже обвинялся в экстремизме и даже поддержке терроризма. Даже среди оппозиционеров многие не поддерживают его и стараются дистанцироваться. Власти также не устают усиливать давление на Стомахина. 9 марта стало известно, что начальство колонии, где сидит Стомахин, перевело публициста в ШИЗО. Очередное заключение в ШИЗО может стать поводом для перевода Стомахина "на крытку", в тюрьму, где режим считается более жестким. Друг публициста, участник и организатор многих акций в его поддержку Вера Лаврешина рассказала о перспективах перевода Стомахина и о нем самом.
— Что произошло, почему начальство колонии вновь отправило Стомахина в ШИЗО?
— По поводу последнего, недавнего помещения Бориса на 15 суток в ШИЗО у Стомахина буквально не находится слов. Ему даже не потрудились придумать формулировку обвинения — за что именно. Ему не объясняют ничего, настолько обнаглели.
Очевидно, что какой-то повод для наказания политзека будет ими найден — задним числом. У них свои правила, свои обычаи и законы, поскольку любые издевательства над людьми в лагерях для них проходят безнаказанно. И, конечно, они накопят фактов против Бориса Стомахина как злостного нарушителя режима, переведут его на худшие условия содержания, в крытую тюрьму. Чтобы этого не произошло, потребуется мощное, консолидированное противостояние этой системе со стороны адвокатов, общественных защитников, активистов. В случае с Дадиным давление на "непробиваемую" власть все же сработало.
— Чего ожидает от перевода Стомахин, его друзья, адвокаты?
— На последнем свидании мы обсудили с Борисом, конечно, перспективу помещения его в крытую тюрьму. Видимо, условия лагеря строгого режима кажутся тюремщикам слишком "гуманными" для такого несговорчивого узника. Сам политзек убежден, что рано или поздно они это осуществят, продолжая вот так регулярно сажать его в ШИЗО. А потом как хронического, злостного нарушителя отправят в "крытку". Придраться ж можно к чему угодно!
В крытой к заключенному могут применить насилие, могут просто "посадить в холодную". И потом будет очень сложно доказать, что человека действительно пытали. Как писал об этом Подрабинек:
"Крытка — это последний градус наказания". С советских времен — это самая страшная угроза. Сейчас у нас, у друзей, есть специальные доверенности, которые позволяют нам навещать Бориса, следить за его судьбой. Если переведут в тюрьму, такой возможности не будет, а адвокат не всегда успевает.
— Было же уже несколько попыток, подавали в суд и потом сами же отзывали свои требования о переводе?
— Они отзывали, потому что приходил Роман Кочанов и указывал им на огромную массу нарушений, которые они допускают при составлении сопутствующих документов. То есть они хотят, конечно, перевести его на крытый режим, но при этом все это как-то левой ногой делают. Они привыкли, что за людей, которым они ужесточают режим, некому заступиться. А здесь такие дотошные и внимательные адвокаты, как Роман и Светлана Сидоркина.
— Неизвестно, в какую тюрьму его могут перевести?
— Нет, и они до самого решения не скажут. Может быть, это будет Челябинская тюрьма или Владимирский централ, это было бы еще неплохо, но может быть и Норильск, куда и добраться-то целая проблема.
— К чему придираются чаще всего?
— Перед нашим последним свиданием он отсидел формально "за грубость с оперативником". Как известно, грубостью здесь считается нежелание заискивать, сотрудничать, "прогибаться".
— Кажется, в прошлый раз тюремщикам не понравилось то, что Стомахин назвал вагоны для перевозки заключенных "столыпинскими"?
— Да, эти вагоны для этапирования Стомахин всегда называл "столыпинскими". Именно такие определения тюремщики и расценивают как грубость. И стараются мстить всеми доступными способами.
— А вагоны действительно "столыпинские"?
— Их всегда так называли, это неудобные вагоны для насильственного перевоза людей, сохранившиеся с незапамятных времен. Такое прозвище у них.
— Так может Стомахин действительно мог это как-то грубо сказать?
— Я думаю, он не придает значения такому словосочетанию как "столыпинские вагоны". Для него оно обычное, предположить, что оно кого-то оскорбит, наверное, даже и в голову не приходило. Борис всегда со всеми отчужденно вежлив. Он не позволяет себе фамильярности, он воспитанный человек, не ведет себя подобно быдлу, которое на него иногда натравливают, никому не тыкает. Поэтому обвинять его, что он кому-то нагрубил…
— Как вы смогли попасть к нему в прошлый раз в ШИЗО?
— К нашему приезду его срок пребывания в ШИЗО закончился. Но даже если б он находился в ШИЗО, администрация обязана была бы допустить нас к нему, потому что у нас есть замечательная доверенность, по которой они обязаны пускать нас как его гражданских представителей.
Доверенность позволяет представлять его интересы во всех судебных административных и правоохранительных органах, даже в Страсбурге.
— Вы намерены поехать в Страсбург, подавать жалобу на все эти нарекания в колонии?
— Нет, до этого дело, скорее всего, не дойдет, хотя два дела по приговорам Стомахину уже лежат в ЕСПЧ. Нужно, наверное, и за все эти нарекания тоже, но первая порция документов уже там. Хотя, конечно, нужно жаловаться на все эти условия.
— Они действительно жесткие?
— Условия пыточные. Все самые пыточные места (ШИЗО, СУС, ОСУОН, ПКТ, ЕПКТ) сконцентрированы в одном таком бараке.
Там самые злостные нарушители сидят, главный из которых — Борис Стомахин, писавший тексты у себя в ЖЖ.
— Это про него так начальство отзывается?
— Они чего только не навешали на него: у него "склонность к побегу", "склонность к суициду", "террорист". "Склонность к побегу" с него сняли, но пришлось надавить на них, доказывать, что если человек ходит с палочкой из-за перелома отростков позвоночника, то при таких сопутствующих обстоятельствах быть склонным к побегу крайне трудно.
Кроме того, у него же была экстремистская статья, и эта буква "Э" некоторое время висела даже у него над кроватью. Вот еще на лоб надо было налепить… Они делают все, чтобы у людей возникала склонность к суициду и побегу.
"Это наш Борис, такой вот убойный Борис", — он имеет такую репутацию у начальства, конечно, но по крайней мере над ним не издеваются, как над Дадиным издевались. Держат дистанцию, побаиваются, может быть. Бог его знает, как, но он сумел создать эту дистанцию, может быть, еще и потому, что он подчеркнуто вежлив со своими мучителями. Он не хамит, но может сказать что-то резкое и неприятное.
Он всегда объяснит, что они его враги, что они служат режиму, что они "цепные псы", но как-то очень литературно.
— Случаются открытые конфликты с начальством?
— Иногда провоцируют. Вот в августе, например. Он тогда рассказал мне вскользь, не придавая особого значения, что ему пришлось потолкаться с охранником. Есть в лагере "охранничек", с которым у него возникла личная неприязнь. Вероятно, Борис его раздражает. При конвоировании, на входе в камеру они как-то "поторапливали" его, он и ответил. "Потолкались, — говорит, — ну, другие подключились, прибежала еще какая-то охрана, все бы ничего, но я расстроился, что будет мне еще одно нарекание, в ШИЗО посадят, подгадают это к свиданию..."
Долгое время после этого не было никаких нареканий, и вот сейчас начали отыгрываться. Вот такое отсроченное наказание. Сразу не отомстили, но запомнили.
— Это была провокация или случайное столкновение?
— Ну, может быть, просто выпустили раздражение, но вообще-то они всегда находят, в чем обвинить Бориса. Администрация уже не первый раз подает на ужесточение условий содержания как злостному нарушителю режима на основе этих нареканий. Не застегнут на все пуговицы, отказался пришить бирку со своей фамилией, плохо убирал постель. Хотя как он мог ее плохо убрать, когда сама кровать в шесть часов по звонку просто пристегивается к стене, как койка в поезде, а матрас и остальное выкидываются в коридор, чтобы заключенный, не дай Бог, не прилег в середине дня. В лучшем случае он может присесть на табурет, впаянный в пол.
— Обычно, когда не в ШИЗО, он находится в одиночке?
— Да, но ему и лучше в одиночке, потому что он с этой публикой не уживается, не может найти общий язык. И их на него натравливали, когда он был в бараке. Они могли выкрасть у него всю еду, например. Одно дело, когда просят поделиться, но, когда у тебя просто крадут все, что у тебя есть, из тумбочки или из-под койки, это уже издевательство. Причем не только еду, но и вещи. Требовали денег, начинаются такие чисто уголовные штучки. Всему этому в одиночку противостоять очень сложно. У него, кстати, и тумбочки своей долго не было, после наших петиций ему только выделили полтумбочки.
— Он жалуется?
— От его имени запросы посылают адвокаты, сам по себе он очень гордый. Он не станет писать жалобы, он борец. Он не станет делать каких-то вещей, которые могут уронить его достоинство. Ему важно соблюдение этого стиля и статуса непримиримого борца в собственных глазах, прежде всего.
— А вы как-то жалуетесь за него?
— Мы пытаемся суммировать все эти ужасы, устроить им прокурорские проверки. Что мы еще можем? Стараемся, чтобы туда приходили защитники, посылаем запросы в местное ОНК, где работают в основном одни силовики. Стараемся все время их тормошить. Прокурорская проверка, похоже, все-таки срабатывает. Там дважды уже сменился начальник за то время, пока сидит Борис. Каждому из них мы обещали, что если они и дальше будут прессовать его, мы им не дадим покоя, будем всюду писать, где только можно. В том числе иностранным журналистам и правозащитникам, чтобы весть о том, как издеваются над людьми в путинских лагерях, разнеслась по всему глобусу. Они говорят: "да жалуйтесь, нам ничего не будет", но тем не менее двоих-то уже сняли. В любом случае нарываться им не хочется. Сейчас пришел новенький, я даже не поняла, как его зовут. Неразборчиво так представился, но нам было все равно, было важно, чтоб он быстрее подписал наше заявление на личные встречи с Борисом. Встречи не через стекло — это совсем другой статус. И он, действительно, очень быстро подписал.
— Как Борис держится?
— Как он говорит: "Я живу ненавистью". Этот режим, с которым он не может примириться, ему же, видимо, и сил придает. Он мечтает выйти на волю — продолжить бороться. Вообще, он молодец. Мы это почувствовали даже во время посещения: нас привели в этот самый страшный барак, где СУОН, СУС ШИЗО, где все эти самые страшные преступники находятся, и привели в эту комнатку для свиданий. Привели Бориса, посадили в кованую клетку с толстыми прутьями, а мы сидели рядом на диване.
Почему не в кандалах? Можно было еще ядро к ноге припаять, чтоб не сбежал, действительно. Нам разрешили пожать друг другу руки. У него очень крепкое рукопожатие. Дальше его сунули в эту клетку. Я просила выпустить его из клетки, но нас вынудили общаться с ним через "кормушку".
Рассказывает, что в одиночке все нормально, разрешено пользоваться библиотекой. Но когда в карцере, вот тогда начинаются ограничения. Там даже в еде начинаются ограничения: горячего не положено, даже допроситься кипятка, чтобы заварить лапшу — это проблема, и никакого ларька. Это при том, что в ларьке цены какие-то даже не московские, колония просто наживается на своих заключенных, делают деньги на несчастье людей. И это издевательство прописано даже в тюремных предписаниях по обращению с заключенными. Это считается нормальным.
— Планирует ли он продолжить писать после освобождения?
— Тут трудно сказать, у него же запрет на журналистскую деятельность на пять лет, ему запрещено публично высказываться. Ведь они даже его блог приравняли к СМИ. У него очень сложные какие-то обвинения, даже не сами призывы, а приготовления к призывам, экстремизм, оправдание терроризма, что-то такое, труднопереводимое на нормальный язык. Это можно вменить любому человеку, если его мнение не совпадает с общепринятым в кремлевских СМИ. В том числе за репост, в том числе за репост статьи Бориса о том, что Крым — это Украина. И несколько человек уже поплатились за поддержку его мнения.
— Есть ли какая-то трансформация взглядов у Стомахина?
— Своих взглядов Борис не менял. На самом деле вначале он был даже скорее левым, много общался и даже, кажется, состоял в Революционной рабочей партии. Но от левых его оттолкнуло то, что там большую роль играет лидер. У левых почему-то всегда есть вождь, а это Борису не нравится. Теперь он больше придерживается либертарианских взглядов. Он за максимальную свободу во всем, уменьшение количества запретов, в том числе на наркотики (если человек хочет — пусть убивает себя), за разрешение на ношение оружия, за максимальную отмену государства.
В целом он не может поменять своих взглядов или даже минимально смягчить их. Даже понимая, что без формального отречения эта карусель из тюрьмы в тюрьму будет продолжаться. Мы пытались даже Бориса попросить не проявлять хотя бы в суде этой своей непримиримости, но он на нас рассердился только. Даже его эта речь на последнем слове, в которой он мог бы высказать свои мысли мягче, без упоминания блока НАТО. Не было бы такой шоковой терапии для всех. Но это его особая манера доносить свои мысли ярко, эмоционально. Конечно, у судей волосы дыбом встали.
— Он действительно так думает или старается шокировать своих оппонентов, чтобы они задумались?
— Это скорее гипербола. Попытка достучаться до сознания людей в самой резкой и острой форме. Реакция на то, что его не слышат
— Сам он признает, что его слова скорее гипербола?
— Да нет, сам он говорит: "Что бы я ни сказал, ничего не будет слишком, все будет приуменьшением по сравнению с тем, что делает власть и что она себе позволяет". На преступления власти у нас мало обращают внимания, но зато всех злит, что говорит об этом Борис.
Погибают люди и в Украине, и в Сирии прямо сейчас, и никому нет до этого дела. И, как человек неравнодушный, Борис не может успокоиться. Его душа требует мести за этих убитых людей, которые боролись за свою свободу и которых убили при нашем равнодушии.
И будут убивать дальше. Сегодня Украина, а завтра кто? Молдавия, Беларусь? Северный Казахстан?
— Часто можно услышать, что Стомахин требует крови тех, кто никак не связан с режимом Путина, для обывателей…
— Он старается высказаться так, чтобы обратили внимание на то, что он говорит. Рутинных фраз о том, что этому режиму надо противостоять, что мирная смена власти невозможна, уже недостаточно. Люди готовы к тому, что кровь раньше или позже прольется. Но чем дальше откладывать, тем больше будет крови. Борис пытается сказать людям, что вы все виноваты, что тянете, откладываете. Если б мы не молчали, нас бы слышали. Он и на себе эту вину чувствует. Он об этом неоднократно говорил, что и ему в том числе придется каяться за то, что натворила Российская Федерация, Россия, что империя проделывала с другими народами, насильно крестила, насильно присоединяла, отправляла за черту оседлости, депортировала, лишала прав. И это традиция во многом продолжается до сих пор.
За это нужно каяться, но люди не понимают своей вины, и за это он на них так злится. И нынешний режим тоже нужно осудить. Люди, которые поддерживали его, должны пройти многолетнее покаяние, подобное тому, которое прошли немцы. Они тоже не хотели каяться. Многие немцы любили своего Гитлера.
Но людей нужно провести даже пусть через насильственное покаяние, чтобы они пришли в чувство. У нас народ нездоровый. И, конечно, оценка этому режиму должна быть дана мировым сообществом. Все, что произошло в Чечне, в Грузии и далее по списку будет разбираться в Гааге…
Невозможно так жить, наплевав на собственную ответственность.
