Кому из нас не приходила на ум жестокая мысль: что жизнь сама научит строго? Мол, имперская спесь богоносца слетит после столкновения с жестокой реальностью по встречке, причем чем жестче, тем вернее, перефразируя и банализируя Пушкина.
Я вот, например, когда началась перестройка и материальные тяготы, грешным делом думал, что трудная жизнь излечит от блуда труда и вообще вернет рациональность в социальные отношения, пропитанные совком как ладаном Чаплин. Мол, если водопроводчик испугается, что входить по колено в коричневых от глины резиновых сапогах в квартиру клиента — не комильфо и опасно для конкуренции, то он и будет работать, как Ганс и Кнут. Фиг тебе. Не прокатило.
Ни голодные и лихие 90-е (про гоношистые путинские я не говорю), ни посткрымские санкционные ничего не изменили (или изменили очень мало) ни в великодержавной гордости, спрос на которую остался высокий, ни по отношению к труду, главное в котором: красть столько, чтобы не стыдно было на работу ходить.
Но можно было бы и не обольщаться. Как и сейчас не стоит ждать тяжелого наказания за грехи наши тяжкие: за тот же Крым, Донбасс и гонор непомерный, как избавление от социальных печалей.
Были эти наказания, и где польза от них? Кто только жестоким кнутом не езживал по спине упрямого русского человека: от тиранов и царей до генеральных секретарей, Сталиных и Гитлеров. И хоть что-то вышло в виде усвоенного урока, на который времени не жалко? Ничего. Миллионы, десятки миллионов, как пишут люди с взволнованным темпераментом, полегли в землю, чтобы отучить русского человека от безудержной любви к начальству, но страсть к пустой гордости, называемой когда духовностью, когда патриотизмом, никуда не делась.
Думай о себе, малыш. Не думается.
На 9 мая я обычно пишу что-нибудь намеренно злобное: мол, только жестокое поражение в войне, оккупация и реформы при внешнем управлении способны изменить социальный климат в России к лучшему. Хотя, честно говоря, повторяю это больше по инерции. Совсем ни в чем не уверен. В том числе и в том, что внешнее управление окажется плодотворным. Татаро-монголы сколько веков управляли и, кроме отрицательных уроков, других по наследству не оставили. А сколько мы немцев, тех же англичан, итальянцев, голландцев и прочих финнов переварили, только пар от кастрюли. Это как старая лубочная картинка: мужики бородатые возле барского крыльца слушают англизированного прекраснодушного помещика из очерка Лескова, который что-то возвышенное и правильное вещает, видя горизонты, а мужики вроде слушают, но усмешка, спрятанная в сжатых губах и лохматых бородах, говорит отчетливо: пой, пташка, пой, ты уйдешь, и все пойдет по-старому. По кругу, концептуальному, конечно.
Единственное, что является слабым, но утешением: не верю я в генетические проклятия, в генетическую же испорченность. Испорченность, конечно, есть, но эта испорченность социальная. Образовавшаяся в результате полировки социума грубой шкуркой социальных практик, ставших традициями, привычками, неписаными законами, по которым однако движется разбитое колесо русской истории. И какие бы ямы и рытвины ни встречались ему на дороге: поправлять не будем, будем и дальше все так же ни шатко ни валко двигаться по-ленински "шаг вперед, два шага назад".
Трезвая мысль, что генетически русский народ не так и отличается от немецкого или английского, греет, возможно, душу, но глубина восприимчивости вредных социальных привычек так и осталась на том уровне, когда хоть кол на голове теши, ему все равно, что в лоб, что по лбу. И пока все уроки, в том числе самые жесткие, пролетали мимо денег: то есть ни конкуренция (обычно негативная), ни демократия (наполовину с песком от старых декораций), ни вездесущий рынок оказались неспособны сдвинуть глыбу народной инертности.
Понятно, что надо отнимать любимые погремушки: православие, которое по уму надо пропустить через мясорубку не реформирования, а реформации. Да и культуру, которую нужно не противопоставлять позору: мол, можем, когда хотим, получается, Толстой, Римский-Корсаков и Филонов. Но неприятное известие состоит в том, что именно на фундаменте русской культуры, построенной на преклонении перед простым и необразованным, но таким мудрым, что хоть пудру из нее делай, и воздвиглась, похожая на тектонические пещеры, русская историческая жизнь.
Издалека или мельком взглянешь — красота, войдешь в закрома — пахнет затхлостью от задохнувшейся жизни, кроме самомнения — никаких чудес, а вот удобства как всегда во дворе с дощатой дыркой, над которой и происходит главное откровение русской жизни: дух отлетает, и смущенное тело остается наедине с собой.
Поэтому и не знаю. От бессилия и злости хочется порой апокалипсиса (да и вроде неизбежен он, как ни посмотри на восходящие гаммы путинского обольщения), но в лечебную его функцию верится все меньше и меньше. Может, для другого рождена и будет век ему верна?
Не хочу сказать: не ходите, дети, в Африку гулять. Этот пример другие уже выучили до рвоты, а с нас как с гуся вода. Но, может, для исторического таксидермиста? Бей в глаз, не порти шкурку. Лежать в истории шерстяной картой от Перми до Тавриды, простор, красота, когти, конечно, на месте, зубы уже желтые и гнилые, но свои. Вот, Мишаня, это — твоя родина висит, слышишь, сынок, как русский дух пахнет, не бойся, ты такой же.
