Три с лишним года тому назад, к началу второго процесса Ходорковского — Лебедева, я написал эссе, в котором сравнил этот процесс с делом французского капитана из разведотдела Генштаба Дрейфуса, поскольку его целью было предотвратить естественную ротацию элит. Во Франции конца XIX века связанная с католической церковью и ненавидящая республику промонархическая аристократия не хотела пускать в ряды офицерства выходцев из либеральных кругов среднего класса (это делало установление республики необратимым). Кроме того, нужно было показать, что причиной слабости перед лицом Германии является именно ненадежность секулярного среднего класса.
Я описал две возможные развилки, связанные со знаменитым выступлением Золя "Я обвиняю!…", судом над ним и появлением первого в истории Запада движения интеллигенции за гражданские права. Первый вариант — статья Золя выходит на год раньше (тогда не появляется сионистское движение); второй вариант — она не выходит вообще или не имеет общественного резонанса (французских евреев принимает Германия, что через 16 лет помогает ей быстро выиграть у руководимой монархистами Франции Первую мировую войну). Второе дело Ходорковского имело целью придушить в зародыше возможную "медведевскую оттепель". Развилка марта 2009 года была такой. Если либеральная интеллигенция консолидируется вокруг поддержки Ходорковского — мы получаем сравнительно массовое протодиссидентское движение. В противном случае — без задержек вползаем в фашизацию режима.
Сейчас я хочу напомнить еще один судьбоносный судебный процесс — дело управляющего киевским кирпичным заводом Менахема Менделя Бейлиса, обвиненного в "ритуальном убийстве" 12-летнего ученика духовного училища Андрюши Ющинского (на теле подростка было 47 ранений шилом, он был раздет до белья и связан). Скорее всего, он стал жертвой маньяка, хотя его убийство связывали с боязнью обитателей шалмана (воровского притона), что мальчишка разболтает о криминальных визитерах мадам Чибиряк, которых, кстати, очень скоро арестовали.
То, что в годы (1911–1913), когда уже была создана теория относительности, открыта радиация, радио и полноценная авиация, гособвинение (Генеральная прокуратура) настаивало на "ритуальной" антисемитской версии, что воспринималось как провал в самое дикое Средневековье, повергло в шок российскую и мировую общественность. Тактическая задача властей — сорвать обсуждение в Госдуме закона о равноправии евреев (чего очень не хотел царь) — была решена. Заодно власть снова подтянула к себе поддержку крайне правых, разочарованных столыпинским разрушением общины и общим быстрым развитием "буржуазности", с их точки зрения, необратимо подрывающем "исконные основы" самодержавия. Но ценой этого был стратегический проигрыш — либеральные круги вдруг поняли, что после смерти Столыпина власть окончательно оказалась у каких-то опасных буйно помешанных. Тогда, как и сейчас, у общества было мало иллюзий относительно отечественной юстиции, но увидеть в кресле генерального прокурора ожившего инквизитора — стало для многих настоящим шоком.
Отмечу, что 100 лет назад православной церкви хватило ума не поддержать прокурорского изуверского антисемитизма. Обвинению пришлось обойтись католическими "спецами по еврейству" да истериками ультраправых интеллектуалов, как и в наши дни, сдвинутых на теме "сионских мудрецов". После оправдания Бейлиса опорой царизма остались только полиция и охранное отделение. И в марте 1917-го, не получив указаний от кураторов из жандармерии, ни один черносотенец не вышел на защиту "обожаемой монархии".
Почти полным аналогом дела Бейлиса я считаю дело Алехиной — Толоконниковой — Самуцевич. Этот "второй хамовнический" процесс, грозящий ввести название суда в анналы мировой истории и сделать выражение "хамовническое правосудие" еще более" нарицательным, чем "басманное", так же мобилизует в поддержку властей самые темные силы, играет на самых изуверских предрассудках и так же создает непреодолимый ров между цивилизованными кругами общества и отечественной юстицией. Я категорически не согласен с теми, кто называет членов панк-группы "безмозглыми дурами".
Они — нормальные молодые интеллектуалки и выступили с адекватным политическим манифестом, который стал логичным ответом на прямую поддержку Моспатриархией кандидата Путина.
В смысле протестной тактики лучше бы они выступили после выборов (их акция напугала многих из тех, кто мечтал спастись от бесплодия, пробежав под ларцом с поясом Богородицы*, дав какие-то лишние настоящие голоса в чуровскую копилку), но то, что освещено народной карнавальной (в бахтинском понимании этого слова) "масленичной" традицией, недопустимо во время поста. Но стратегически они — героини, высветившие всю бездну подлости и глупости фашизированного крыла церкви и фашизированного крыла власти. Если в соборе можно вести предвыборную агитацию, то там же можно обличать в стихах и в прозе чекистов в рясах и без оных. Собственно, назвать мафию черносотенных стукачей-педофилов "сранью Господней" — это еще очень деликатно выразиться. Мария, Надежда и Екатерина — это отважные партизанки, морально взорвавшие бастион государственно-клерикального лицемерия.
Любой сильный жест коробит чьи-то чувства. Поэтому подсудимые правильно извинились за этически резкий тон своего протеста. Но глупо считать это признанием уголовной вины. Проблема в том, что тоталитаризм, принципиально не разделяющий публичную и приватную сферы, внушил, что можно уголовно карать за неэтичное поведение. Чекистская правящая верхушка с удовольствием реанимировала советское представление о государстве-воспитателе. И все жмущиеся к государству робкие души искренне считают, что власть — это родитель, который должен заставлять вести себя правильно. В их средневековом сознании камера следственного изолятора — это заменитель отеческой порки.
То, что власть не имеет права карать неэтичные поступки, точно так же, как она не имеет права на телесные наказания, ими еще не осознано.
Если когда-нибудь в нашей стране сложится великий союз левых и либералов, его главной задачей будет посадить государство на цепь, приучить людей четко разграничивать области, в которых действуют власти, и в которых — только сами люди, внушить необычайную ценность автономии личности.
Второй процесс, о котором я хочу сказать несколько слов, — это "дело 6 мая", или "болотное дело". То, что там не было массовых беспорядков, поймет любой, изучивший официальные комментарии к соответствующей статье Уголовного кодекса. Это знает и юрист Путин, и юрист Медведев, и юрист Чайка, и, тем более, юрист-международник Бастрыкин, рассказавший, что купил в Праге квартиру, чтобы было проще мотаться между Сорбонной и Эдинбургским университетом. Но я, оторвавшись от темы процессуальной вины арестованных по "делу 6 мая", хочу взглянуть на эти события с точки зрения истории и права. Я убежден, что через несколько лет в нашей стране (в той ее части, где будет Москва), 6 мая станет государственным праздником. Например Днем сопротивления. Будет стоять памятный знак. Будут приводить школьников и рассказывать про гордых и храбрых. А мужчины и женщины — с медалью "За гражданскую доблесть" на груди — будут показывать им, как и где они давали отпор карателям.
Это не бред, но попытка проведения исторической аналогии. Национальным праздником Казахстана стало 16 декабря. В память о событиях 1986 года, когда студенты выступили против назначения русского первым секретарем республики (в их сознании это было вызывающей ликвидацией уже сложившегося национального квазисуверенитета). Поверили бы избитые внутренними войсками и брошенные на три года в тюрьму молодые ребята, что через несколько лет в центре Алма-Аты им будет поставлен памятник? Могли ли представить очевидцы штурма советскими войсками Баку в 1990 году, что погибшим в ту страшную ночь на 20 января поставят памятник — Аллею шахидов и через 10 лет президент России возложит к нему венок?
Историк скажет, что 6 мая на Болотной площади демонстранты впервые не разбегались от полицейских дубинок, но пытались дать отпор. Именно это полностью поменяло моральный климат в обществе. 6 мая стало нашим микроскопическим взятием Бастилии.
Разумеется, для власти отпор — это всегда мятеж. Поскольку в Кодексе нет понятия "безоружный мятеж", пришлось подводить дело под "беспорядки".
Если анализировать события 6 мая с точки зрения права, то в западной цивилизационной традиции право на сопротивление деспотизму священно и признается уже более двух с половиной тысяч лет, то есть оно ровно в 10 раз старше, чем естественнейший для современного человека принцип свободы совести. Попробуйте мысленно назвать Брута киллером, а Гармодия и Аристогитона — террористами.
События на Болотной — это проявление гражданской конфронтации. Кстати, не последнюю роль в переходе общества в это состояние сыграл арест Pussy Riot. Власть стала восприниматься как абсолютное, "беспредельное" зло.
У гражданской конфронтации свои, пусть и неписаные законы, отход от которых наказывается самим обществом лишением "провинившейся стороны" поддержки.
Среди этих законов попробуем выделить основные:
- инициатива насилия должна исходить от власти;
- ответное применение силы должно быть адекватным, соразмерным и служить только защите беззащитных жертв или охране существенных общественных интересов;
- не вовлеченные в конфронтацию (мирные обыватели) не должны использоваться как живой щит, а их собственность не должна захватываться или разрушаться;
- недопустимы провокации или захват заложников и прочее.
Если общество дошло до стадии гражданской конфронтации, задача сторонников гуманистических и демократических ценностей — не допускать эскалации насилия, кровопролития, варварства.
Поэтому если у власти хватит решимости дойти до той грани политического безумия, чтобы устроить мегапроцесс по делу 6 мая, то она, вне зависимости от стремления адвокатов, получит суд, на котором сама станет главной обвиняемой. Причем в глазах всего цивилизованного мира, для которого слова "общественный договор" не пустой звук.
*Зная традиционное еврейское почтительное отношение к матерям, я боюсь себе представить, что чувствует основоположник христианства, наблюдая, как и зачем таскают пояс его матушки.
Вы можете оставить свои комментарии здесь
