Михаил Бакунин "Исповедь", Азбука, 2010
Революционер пишет царю, причем царь сам его об этом попросил. "И сердце с сердцем говорит..." — Николай Первый требовал от арестованного врага самодержавия именно "чистосердечной, откровенной и подробной исповеди". "Грешник" сидел в темнице сырой, и особого выбора у него не было. А когда "такие люди просят", ну как ты ему, венценосному, откажешь, тем более если он твой тюремщик?
Русский революционер Михаил Бакунин написал свою "Исповедь" в 1851 году, будучи заключенным Петропавловской крепости. Первоначально предполагалось, что у этой рукописи будет только один читатель — российский император Николай I, который и потребовал от Бакунина исповеди во всех политических грехах.
Автобиографическое повествование охватывает период с выезда Бакунина за границу в 1840-м и до его ареста в 1849-м и выдачи российским властям. Львиная доля описываемых событий приходится на 1848—1849 годы, когда всю Европу сотрясали революции и восстания, в которых автор принимал самое активное участие. Именно отчет Бакунина об этом периоде его лихорадочной деятельности больше всего интересовал самодержавного адресата и читателя рукописи.
Рассказ "апостола анархии" о его бесчисленных подрывных планах и попытках их реализации балансирует на грани остросюжетных приключений и авантюрной комедии,
изобилуя перлами вроде такого: "Я поручил братьям Страка завести наскоро тайные общества в Праге, не придерживаясь строго старого плана, для исполнения которого уже недоставало более времени, но сосредоточив главное внимание для того, чтобы подготовить ее как можно скорее к революционерному движению; особенно просил их завести связь с работниками и составить исподволь из самых верных людей силу, состоящую из 500, 400 или 300 людей, по возможности род революционерного батальона, на который я мог бы безусловно положиться и с помощью которого мог бы овладеть всеми остальными пражскими, менее или совсем неорганизованными элементами". Так и видишь, как Бакунин мечется по Старому Свету, предпринимая все новые и новые судорожные попытки организовать хоть какой-нибудь переворот.
Только этого он и хотел всю жизнь — собрать вокруг себя побольше более или менее "неорганизованных элементов", организовать их и дубиной обрушить на коронованные головы всех до одного монархов Европы.
"Исповедь" дает полное представление о политических взглядах и проектах Бакунина, которые были настолько далеки от современной европейской версии анархизма, что даже удивительно, что многие нынешние "анархи" продолжают числить Михаила Александровича в своих идеологах.
Был он славянофилом (первый русский, который выступил на стороне поляков, упирая при этом именно на славянскую солидарность против самодержавия), терпеть не мог немецкую философию, лично Гегеля и (очень лично!) Маркса, да и немцев вообще. В "Исповеди" Бакунин постоянно пишет о своей русской натуре и неприятии всего немецкого. В дальнейшем он вступит в соперничество с Марксом за лидерство в мировом социалистическом движении. Одержимый тайными заговорами русский бунтарь, который всегда плевать хотел на экономику, найдет поддержку у социалистов Южной Европы, особенно Италии, чьи жители известны своей страстью к заговорам. А "под" экономиста Маркса "уйдет" Германия и вообще протестантский Север континента. Бакунин верил, что избавление от тирании придет с Востока, от славян, а Запад прогнил и истощился.
Мнение Бакунина, что Германия обречена на вечную раздробленность и немцы абсолютно не способны к общенациональному политическому действию, Николай встретил горячим согласием, о чем свидетельствуют царские пометки на полях "Исповеди". Бакунин знал, о чем писал. Он лично предпринял огромные усилия для того, чтобы "расшевелить" бюргеров, был главным энтузиастом восстания в Дрездене, которое закончилось ничем. Другое дело, что ни автор, ни адресат рукописи тогда не могли знать, что дальнейшая история Германии с лихвой опровергнет подобный неутешительный для немцев "диагноз"...
После победы революции Бакунин планировал установить самую жестокую диктатуру и "железной рукой" повести народы Европы в новый лучший мир, то есть был в этом смысле предтечей большевиков. Одним словом,
по "понятиям" нынешних анархистов, был он натуральным "националистом", "ксенофобом" и "авторитаристом".
"Исповедь" дает нам представление также о натуре автора, в самом деле очень русской, с ее пресловутой "широтой", неуемностью и инфантилизмом, где лукавство и хитрость сочетаются с поистине детской порывистостью. В постоянной жажде кипучей революционной деятельности Бакунина трудно не разглядеть, среди прочего, и бегство от скуки, столь характерное для типичного русского барина, которым этот революционер был и во многих своих порывах, и в чертах характера, особенно соответствовала этому образу его внешность.
Требования царя "исповедоваться" поставило автора этой книги в двусмысленное и непростое положение. Николай требовал "искренности и чистосердечия", и текст Бакунина вполне отвечает этим требованиям, сочетая в себе темперамент и сильную энергетическую заряженность с некоторыми даже и лирическими нотками. С другой стороны, узник прекрасно понимал, что каждому упомянутому в его тексте человеку это упоминание может обойтись очень дорого, и умолял императора не требовать от него предательства и показаний на других людей. Разумеется, в "Исповеди" хватает лукавства, умолчаний и просто неправды.
Таким образом,
перед нами странное сочетание действительно исповеди, темперированной и лирической, и подробных письменных показаний.
Это разительно отличает "Исповедь" и от переписки Курбского с Иваном Грозным (диалог с царем не революционера, но только лишь опального вельможи), и от показаний декабриста Пестеля 1825 года, которые были именно показаниями в сухом юридическом смысле, безо всякой исповедальности.
Диалога "сердца с сердцем", разумеется, не вышло, однако пометки, оставленные самодержавной десницей на полях труда Бакунина, позволяют потомкам и исследователям хотя бы частично проследить реакцию царя на то, что ему пришлось читать. В данном издании эти пометки приведены.
А диалог, будь он возможен, мог бы получиться знатным. Так же, как имя Бакунина стало синоним вожделенного им русского бунта, а сам он остался в истории химически чистым типом очень русского "подрывного элемента", так и Николай I со своей стороны по сию пору почитается сторонниками "сильной российской власти" как эталонный образец отечественного правителя. Однако они находились в слишком неравных условиях на момент написания "Исповеди", да и были слишком разными для полноценного диалога, не говоря уже о том, что подобные
"дебаты" "на равных" никак не входили в планы царя Николая.
После прочтения Николаем "Исповеди" Бакунин был избавлен от изнурительных допросов. Очевидно, он рассчитывал своим текстом добиться и других, более серьезных послаблений, но не получил их — ему предстояло еще 6 лет провести в казематах, в Петропавловке и Шлиссербурге. Только после этого царь смилостивился, отправив Бакунина в сибирскую ссылку.
Как видно, в "Исповеди" сошлось все: и желание узника облегчить себе судьбу, дав царю то, что он хочет; и высказать наконец тому "в лицо" свои крамольные воззрения; и — даже! — попытки из тюрьмы повлиять на коронованного читателя. Да что там, автор умудряется саркастически хохотать в лицо своему "исповеднику", например, в том месте, где он уверяет, что, только попав в руки российских жандармов, осознал всю тщету и мелочность своих дерзких устремлений в сравнении с соображениями государственной пользы и важности. Неслучайно эту часть книги царь оставил без пометок — не заметить в ней издевки решительно невозможно.
Да, Михаил Бакунин в этих записках постоянно кается, называет собственные взгляды и планы "преступным" и "безумными", даже подписывается в конце не иначе как "кающийся грешник". Кается, да не раскаивается. Никакого следа "переоценки ценностей", отступления от своих убеждений, возвращения в лоно "верноподданничества" — ничего подобного.
В тюрьме, где среди прочих тягот у него, например, от "баланды" и прочего выпали все зубы, он остался на прежних "крамольных" позициях.
Тут даже нет никакого противоречия, иронии или лицемерия. С точки зрения самодержавия Бакунин и не мог не быть преступником и безумцем и называться иначе. И он чистосердечно говорил с Николаем Палкиным на понятном тому языке: "Да, царь-батюшка, вот такой вот он я, весь перед тобой, как на ладони".
"Я <...>весь как бы превратился в одну революционную мысль и страсть разрушения", — совершенно откровенно признается анархист Николаю Павловичу Романову.
Дальнейшая жизнь автора лозунга "Разрушение — это творчество!" с исчерпывающей наглядностью продемонстрировала, что таким он и остался. Как это будет в современной терминологии отечественной тюремной системы? "Осужденный Бакунин на путь исправления не встал".
В 1861 году, после 11 лет тюрьмы и ссылки, Михаил Александрович Бакунин бежал из Сибири через Японию и Америку в Лондон, где продолжил революционную деятельность.
Редакция благодарна магазину "Фаланстер", предоставившему книгу "Исповедь"
Вы можете оставить свои комментарии здесь
