Друг Пушкина Павел Нащокин как-то сказал детям: "Дети, сейчас придет Пушкин. Сам он сахарный, а зад у него яблочный". Так что при появлении поэта дети сбежались к гостю, галдя и облизываясь. Кто бы мог подумать, что шутка Нащокина со временем воплотится в жизнь в виде фильма Натальи Бондарчук "Пушкин. Последняя дуэль". Сахарного Пушкина с яблочным задом виртуозно сыграл Сергей Безруков.
Фильм в стиле "героической саги" 40-х годов ("Суворова" или "Глинки") являет собой странный гибрид конфитюра и монумента. Белозубая егоза Пушкин на фоне счастливой имперской державности... Как водится, в фильме два лагеря: враги и патриоты России. "Жиды-русофобы-педерасты" с одной стороны и "отечества отцы, которых мы должны принять за образцы", с другой. А где-то между ними — государь император с лицом затрапезного форейтора.
Попытка представить в фильме зрелого Пушкина идеологической опорой николаевского режима — зрелище не для слабонервных. "Саша! У тебя много врагов!" — сокрушается Вяземский. "Нет, это не просто мои враги! — восклицает Саша. — Это враги России и государя нашего!" (поднятый вверх палец и патриотический блеск в глазах)
Такого Пушкина (а-ля Фаддей Булгарин или поэт Кукольник) не то что не жаль на дуэли, но даже отчасти радостно, что роль наконец-то доиграна до конца. Обожание царя, паточная внешность и нечеловеческий свет в глазах — те невероятные краски, в которых подан Пушкин времен "Села Горюхина", "Гробовщика" и "Истории пугачевского бунта". Картину дополняют Николай I, целующий забредших к нему в гости крестьянок, и жандармские чины Третьего отделения, воплощающие светлый образ защитника Отечества.
Фильм не стоил бы упоминания, если бы не "патриотический контекст", в который он смачно вписался на ТВ в канун 23 февраля.
Режимы любят гордиться не только "боевой славой", но и "духовным наследием прошлого",
а поскольку все хоть чуть-чуть совестливые гении русской культуры так или иначе духовно противостояли "свинцовым мерзостям" рабства и самодержавия (от Радищева, Чаадаева, Пушкина до Гоголя, Салтыкова-Щедрина и Толстого), то сторонникам имперской державности и православной "духовности" приходится то и дело сильно урезать и редактировать классиков, прежде чем вытащить их на государственный экран для "патриотического воспитания молодежи".
Я не знаю ни одного авторитарного режима, который бы не делал патриотизм идеологической доминантой своей политики, что особенно заметно в дни казенных торжеств, связанных с "воинской славой" и идеей защиты отечества, по умолчанию отождествляемого с властью.
Мифология "патриотической гордости за свою страну" пышным цветом расцветает, как правило, именно там, где властью ощущается дефицит самоуважения граждан, их бесправие и недовольство режимом.
Европейцу, например, или частному человеку свойственно считать патриотизм личным и интимным делом своего отношения к родине, но вовсе не формой коллективного поклонения государственной машине.
Патриотизм – отнюдь не синоним государственности или "имперскости", а порой и антоним. Должен ли, например, немец гордиться отечеством образца Третьего рейха? Или были ли патриотами своей страны те несколько человек, вышедших на Красную площадь протестовать против "совка" и "побед" наших войск в Чехословакии? Сплошь и рядом случаются в жизни людей ситуации, когда быть патриотом своей страны означает идти наперекор власти, государственной машине или идеологии (а то и обществу). Если эта власть, машина или идеология вредят стране и мешают ее свободному развитию.
Как замечательно сказал когда-то философ Мераб Мамардашвили, "если мой народ изберет президентом Гамсахурдия, то я буду против моего народа". Быть против данного государства или общественного мнения – еще не значит быть против собственной родины, а иногда только так и можно сохранить этой родине верность.
В сущности, патриотизм не является безусловной категорией — это лишь формальное выражение тех ценностей, которыми готов гордиться человек и которые движут им в жизни. Важен не сам факт гордости (что бездумно навязывается "подрастающему поколению" в качестве единственно возможной нормы его отношения к прошлому), а содержательный аспект: чем именно ты готов гордиться, ведь быть патриотом имперского прошлого (а может и настоящего) или патриотом свободной России – это абсолютно разные вещи.
В треске официозного пафоса и пропагандистских клише 23 февраля как-то теряется главное: защитником какого именно отечества мы хотим видеть молодого человека и какие именно ценности должны лежать в основе его исторического чувства родины: имперские, православные, тоталитарно-милитаристские?
Или либеральные, конституционные, демократические и правовые? Совместить одно с другим (на манер "франкенштейна" Александрова-Михалкова вместо нормального гимна) тут явно не получится, и ценностный выбор в перспективе неизбежен.
Заунывные заклинания с трибун или пафосные концерты, так тоскливо знакомые по совковому прошлому (с хорами, плясками и лоснящимися солистами в мундирах, что вернулись на ТВ), в принципе не способны затрагивать тему патриотизма, точнее, его российской идентичности.
Казусный плакат с изображением наполеоновских войск, расклеенный недавно в Москве в виде поздравления с 23 февраля, – комичный, но точный символ формализации "дня защитника", который воспринимается властью лишь как повод для пропагандистской раскрутки в нестабильном и кризисном обществе "воинских доблестей" — от исполнительности и подчинения до казарменной модели социального устройства.
В мирное время видеть страну в образе военного лагеря – мечта всех авторитарных режимов.
Сам же День защитника (правового и демократического) Отечества постепенно трансформировался усилиями путинских идеологов в повод для милитаризации как сознания, так и страны.
Отмена выборов, единоначалие "вертикали", применение внутренних войск в разгоне законных акций оппозиции — чем вам не милитаризация, превратившая День защитника Отечества в День его "зачистника"?
Недавний учебник истории с панегириком генералиссимусу как "эффективному менеджеру" или давний тост президента Путина за Сталина на одном из кремлевских приемов, как и сталинский гимн, – примеры ценностной чехарды, царящей во властных мозгах. Хотя такой ли уж чехарды? Неспособность отделить правовое государство (отечество) от "воинской доблести" по его защите, внесение милитаристского духа в сферу гражданских и правовых основ государства – не просто ошибка или глупость, но сознательный идеологический ход, призванный под маркой "патриотизма" и "гордости за страну" превратить ее гражданские институты в казарму, заставив людей "гордиться" антиправовой моделью режима.
Так должны ли мы гордиться "доблестным прошлым наших предков"? И каким именно "прошлым" каких именно "предков"?
Поскольку одни из них сидели в лагерях, а другие сторожили их на вышках. Одни шли в камеры, мечтая о свободной стране, другие же голосовали за все подряд согласно "партийной линии руководства" и давили танками соседей по соцлагерю. У всех у нас слишком разные предметы для гордости, и живем мы (порой кажется) в разных отечествах с общим названием.
Лично для меня День защитника Отечества – это вовсе не день солдата, вошедшего в Прагу или Афганистан, а, например, день Андрея Дмитриевича Сахарова, защищавшего страну от тоталитаризма. И вовсе не день чекистской братии, генеральского корпуса или тех, кто не в силах пресечь беспредел в своих же казармах, а день "Солдатских матерей", которые защитили гораздо больше парней, чем весь офицерский корпус вместе взятый (ежемесячная статистика "небоевых потерь" нашей доблестной армии по-прежнему поражает воображение).
Одно утешает: казенный патриотизм, навязанный властью, не способен задевать живые чувства людей, а пропаганда – недолговечная вещь. Фильм Наталье Бондарчук о Пушкине как об опоре режима был, как мне известно, рекомендован к показу в школах, благодаря чему в стране, возможно, прибавится толика "патриотов" (из серии государственников-ксенофобов), но вряд ли сложный образ реального поэта станет доступнее и ближе. Как и образ николаевской России, за которым вдумчивому школьнику лучше обращаться к нелицеприятной книжке "Россия в 1839 году" скептического путешественника маркиза Де Кюстина, чем к сусальным кадрам Бондарчук или придворной историографии.
Гордость (гордыня) – опасное чувство, а уж патриотический пафос особенно. Поменьше бы национальной гордости, литавр и "величия" и побольше гражданской самокритичности. Тогда, возможно, появится реальный, а не пропагандистский повод патриотически гордиться своей страной, вернувшейся на правовые и цивилизованные рельсы.
Вы можете оставить свои комментарии здесь
